Неточные совпадения
Вронский погладил ее крепкую
шею, поправил на
остром загривке перекинувшуюся на другую сторону прядь гривы и придвинулся лицом к её растянутым, тонким, как крыло летучей мыши, ноздрям.
Он чувствовал, что лошадь шла из последнего запаса; не только
шея и плечи ее были мокры, но на загривке, на голове, на
острых ушах каплями выступал пот, и она дышала резко и коротко.
На костях его плеч висел широкий пиджак железного цвета, расстегнутый на груди, он показывал сероватую рубаху грубого холста; на сморщенной
шее, под
острым кадыком, красный, шелковый платок свернулся в жгут, платок был старенький и посекся на складках.
Варвара слушала, покусывая свои тонкие, неяркие губы, прикрыв зеленоватые глаза ресницами, она вытягивала
шею и выдвигала
острый подбородок, как будто обиженно и готовясь возражать, но — не возражала, а лишь изредка ставила вопросы, которые Самгин находил глуповатыми и обличавшими ее невежество. И все более часто она, вздыхая, говорила...
Он сильно изменился в сравнении с тем, каким Самгин встретил его здесь в Петрограде: лицо у него как бы обтаяло, высохло, покрылось серой паутиной мелких морщин. Можно было думать, что у него повреждена
шея, — голову он держал наклоня и повернув к левому плечу, точно прислушивался к чему-то, как встревоженная птица. Но
острый блеск глаз и задорный, резкий голос напомнил Самгину Тагильского товарищем прокурора, которому поручено какое-то особенное расследование темного дела по убийству Марины Зотовой.
Без особенного
острого зрения различить во множестве плавающих уток по озеру или пруду, торчащие прямо, как палки, длинные
шеи гагар и гоголей; последние еще заметнее, потому что они погружают свое тело в воду гораздо глубже всех других уток и
шеи их торчат как будто прямо из воды.
Лысуха, или лысена, по устройству своего тела, особенно
шеи и головы, по беловатому,
острому, совершенно куриному носу, даже по своему неровному плаванью и непроворному нырянью, несмотря на постоянное пребывание на мелкой воде, отличается от утиных пород и по справедливости может назваться водяною курицею.
Журавль очень высок на ногах,
шея его также очень длинна, и если б нос соответствовал другим членам, как это бывает у куликов, то ему следовало бы быть в пол-аршина длиною, но его нос, крепкий и
острый к концу, темно-зеленоватого костяного цвета, не длиннее трех вершков, голова небольшая.
Длина этой утки от носа до хвоста, или, лучше сказать до ног, ибо хвостовых перьев у гагар нет, — одиннадцать вершков, нос длиною в вершок, темно-свинцового цвета, тонкий и к концу очень
острый и крепкий; голова небольшая, продолговатая, вдоль ее, по лбу, лежит полоса темно-коричневого цвета, оканчивающаяся позади затылочной кости хохлом вокруг всей
шеи, вышиною с лишком в вершок, похожим более на старинные брыжжи или ожерелье ржавого, а к корню перьев темно-коричневого цвета;
шея длинная, сверху темно-пепельная, спина пепельно-коричневая, которая как будто оканчивается торчащими из зада ногами, темно-свинцового цвета сверху и беловато-желтого снизу, с редкими, неправильными, темными пятнами; ноги гагары от лапок до хлупи не кругловаты, но совершенно плоски, три ножные пальца, соединенные между собой крепкими глухими перепонками, почти свинцового цвета и тоже плоские, а не круглые, как бывает у всех птиц.
Красноустик вдвое или почти втрое больше обыкновенной ласточки; цвет его перьев темно-кофейный, издали кажется даже черным, брюшко несколько светлее, носик желтоватый,
шея коротенькая, головка довольно велика и кругла, ножки тонкие, небольшие, какого-то неопределенного дикого цвета, очевидно не назначенные для многого беганья, хвостик белый, а концы хвостовых перьев черноватые; крылья длинные, очень
острые к концам, которые, когда птичка сидит, накладываются один на другой, как у всех птиц, имеющих длинные крылья, например: у сокола, копчика и даже у обыкновенной ласточки.
Все старые кряковные утки и даже матки, линяющие позднее, успели перелинять, только селезни перебрались не совсем и совершенно выцветут не ближе сентября, что, впрочем, не мешает им бойко и далеко летать; все утиные выводки поднялись; молодые несколько меньше старых, светлее пером и все — серые, все — утки; только при ближайшем рассмотрении вы отличите селезней: под серыми перьями на
шее и голове уже идут глянцевитые зеленые, мягкие, как бархат, а на зобу — темно-багряные перышки; не выбились наружу, но уже торчат еще не согнутые, а прямые,
острые, как
шилья, темные косицы в хвосте.
Однажды Власову остановил на улице трактирщик Бегунцов, благообразный старичок, всегда носивший черную шелковую косынку на красной дряблой
шее, а на груди толстый плюшевый жилет лилового цвета. На его носу,
остром и блестящем, сидели черепаховые очки, и за это его звали — Костяные Глаза.
Ее толкали в
шею, спину, били по плечам, по голове, все закружилось, завертелось темным вихрем в криках, вое, свисте, что-то густое, оглушающее лезло в уши, набивалось в горло, душило, пол проваливался под ее ногами, колебался, ноги гнулись, тело вздрагивало в ожогах боли, отяжелело и качалось, бессильное. Но глаза ее не угасали и видели много других глаз — они горели знакомым ей смелым,
острым огнем, — родным ее сердцу огнем.
— Сволочь! — кратко говорил он вслед им, и глаза его блестели
острой, как
шило, усмешкой. Потом, держа голову вызывающе прямо, он шел следом за ними и вызывал...
Иван Данилович, худенький и маленький, с
острой бородкой и тонким голосом, задорный, крикливый и
острый, как
шило...
В левом углу зала отворилась высокая дверь, из нее, качаясь, вышел старичок в очках. На его сером личике тряслись белые редкие баки, верхняя бритая губа завалилась в рот,
острые скулы и подбородок опирались на высокий воротник мундира, казалось, что под воротником нет
шеи. Его поддерживал сзади под руку высокий молодой человек с фарфоровым лицом, румяным и круглым, а вслед за ними медленно двигались еще трое людей в расшитых золотом мундирах и трое штатских.
Как сейчас вижу: сквозь дверную щель в темноте —
острый солнечный луч переламывается молнией на полу, на стенке шкафа, выше — и вот это жестокое, сверкающее лезвие упало на запрокинутую, обнаженную
шею I… и в этом для меня такое что-то страшное, что я не выдержал, крикнул — и еще раз открыл глаза.
Властно захватило новое, неизведанное чувство: в приятном
остром напряжении, вытянув
шею, он всматривался в темноту, стараясь выделить из неё знакомую коренастую фигуру. Так, точно собака на охоте, он крался, думая только о том, чтобы его не заметили, вздрагивая и останавливаясь при каждом звуке, и вдруг впереди резко звякнуло кольцо калитки, взвизгнули петли, он остановился удивлённый, прислушался — звук шагов Максима пропал.
То же говорил и Сухобаев, человек ловкий в движениях, вежливый,
острый, как
шило.
Знаток остался бы недоволен его горбоносой мордой и длинной
шеей с
острым, выдающимся кадыком.
— Бедненькие вы с Павлом, — пожалела его девушка. Веру он любил, жалел её, искренно беспокоился, когда она ссорилась с Павлом, мирил их. Ему нравилось сидеть у неё, смотреть, как она чесала свои золотистые волосы или
шила что-нибудь, тихонько напевая. В такие минуты она нравилась ему ещё больше, он
острее чувствовал несчастие девушки и, как мог, утешал её. А она говорила...
Человек назвал хозяев и дядю Петра людями и этим как бы отделил себя от них. Сел он не близко к столу, потом ещё отодвинулся в сторону от кузнеца и оглянулся вокруг, медленно двигая тонкой, сухой
шеей. На голове у него, немного выше лба, над правым глазом, была большая шишка, маленькое
острое ухо плотно прильнуло к черепу, точно желая спрятаться в короткой бахроме седых волос. Он был серый, какой-то пыльный. Евсей незаметно старался рассмотреть под очками глаза, но не мог, и это тревожило его.
Татьяна молча прижала платок к своим глазам, её
острые плечи задрожали, чёрное платье как-то потекло с них, как будто эта женщина, тощая, с длинной
шеей, стала таять.
Я пошел к Ивану Платонычу. Офицеры сидели совсем готовые, застегнутые и с револьверами на поясе. Иван Платоныч был, как и всегда, красен, пыхтел, отдувался и вытирал
шею грязным платком. Стебельков волновался, сиял и для чего-то нафабрил свои, прежде висевшие вниз, усики, так что они торчали
острыми кончиками.
Она представляла собою точную гигантскую модель яйца, насаженного на
шею горизонтально и
острым концом вперед.
Это единственное место, в которое можно ранить колдуна насмерть, но Селиван спасся тем, что немедленно обратился в толстый верстовой столб, в котором
острый инструмент башмачника застрял так крепко, что башмачник никак не мог его вытащить и должен был расстаться с
шилом, между тем оно ему было решительно необходимо.
Хмурое небо молча смотрело на грязный двор и на чистенького человека с
острой седой бородкой, ходившего по земле, что-то измеряя своими шагами и
острыми глазками. На крыше старого дома сидела ворона и торжественно каркала, вытягивая
шею и покачиваясь.
Когда же тепло окончательно проникло в его грудь и живот и он вспомнил сегодняшнюю дорогу, и
острый блеск в глазах Файбиша, и выстрел с плотины, и печальную луну над лесом, и солдата, мчавшегося, точно библейское видение, на огромной лошади с вытянутой
шеей, — то ему показалось невероятным, что это именно он, а не кто-то другой, посторонний ему, испытал все ужасы этой ночи.
Его огромная худая лошадь неслась тяжелым галопом, вытянув вперед длинную
шею с
острой мордой и прижатыми назад ушами.
Узость плеч, приподнятых и
острых, вытянутая
шея с кадыком, непомерная длина рук и ног делали его неприятным на взгляд по одной уже фигуре.
Нарисовал уже лошадь с
острой мордой и с точкой вместо глаза, человека с протянутой рукой, кривой домик; а Зина стоит тут же, около стола, вытягивает
шею и старается увидеть, что нарисовал ее брат…
А я уже схватила на руки мое сокровище и прижимала к груди с сильно бьющимся сердцем, покрывая его личико,
шею и ручонки градом крепких жгучих поцелуев, вся дрожа от
острой радости встречи.
Затянутая в черное платье, с массой кружев на
шее и рукавах, с
острыми, локтями и длинными розовыми пальчиками, она напоминала портреты средневековых английских дам.
Вдруг зашумело что-то вверху; поднял голову Яков Потапович и видит — коршун громадный из поднебесья круги задает и прямо на княжну Евпраксию спускается. Выступил вперед Яков Потапович, заслонил собою дорогую спутницу и ждет врага, прямо на него глядючи. Как камень падает коршун сверху к нему на грудь, клювом ударяет в самое сердце, да не успел глубоко
острого клюва запустить, как схватил его добрый молодец за самую
шею и сжал, что есть силы, правой рукой.